«Клининговая компания приглашает уборщиц, обращаться к работникам магазина».
На стеклянных дверях изолентой приклеено объявление. Катя огляделась, жвачки, газеты, очереди в кассах, нерусская в красном жилете елозила по полу тряпкой на швабре, на спине желтые буквы: «ПетроКлин».
Женщина – охранник сказала:
— Уборщицами у нас занимается клининговая компания, сейчас администратор подойдет.
Опять этот клин чертов, подумала Катя, нерусская зыркнула на нее, Катя все поняла. Ну, их на фиг…
На улице она подставила ладони листопаду, тихо пока на Суворовском проспекте, субботнее утро.
Сиеста закончилась, алкаши, проспавшись после утреннего захода, собирались на «орбите». У закрытого еще «пункта приема» уже сидели. Увидев Катю,
Шеф запел:
— Я у Кати на кровати три копейки потерял…
Это потому, что муж Кати уже, как четыре дня, как пропал, поехал в Купчино, не вернулся.
Надо тоже уезжать отсюда, к матери на Рабфаковский переулок, одна в огромной коммуналке не останется, убьют «аватары» за комнату. Уже сегодня
утром просили пустить — бабка их приехала, чучело какое-то, по-русски ни слова, десять халатов надето, трое носков, в тапочках. Нет, прямо сейчас
в путь, не заходя домой, пока светло. Есть пачка сигарет и зажигалка, семнадцать рублей, доберемся как-нибудь…
Дядя Петя налил из залапанной бутылочки «пепси-кола», что-то прозрачное в треснутый пластиковый стаканчик, протянул Катерине.
— Пей, Галина – половину.
Он называл Катю Галей. Шеф, чтоб его не забыли на раздаче, спросил:
— Дядь Петь, расскажи, как Феоктистова брал!
Глаза старика становились серьезными, как на параде, дядя Петя раньше работал в КГБ.
— Тихо!..
Катю чуть не вытошнило от спирта, но это секундное замешательство организма быстро, будто сквозняком улетучилось, стало уютно на этой скамейке,
если бы не дальняя дорога…
Московский вокзал. Ржач поварих из распахнутых окон ресторана, перезвон кастрюль и русский мат. Носильщики с телегами, бродяги, толстая старуха
спит на асфальте, народ дурной – приезжий, лупоглазый, жрут пирожки с котятами. Ничего не меняется годами и десятилетиями. Поезда прибывают
отовсюду набитые народом, отчаливают полупустые — в беспонтовый Мурманск и Сыктывкар, и абсолютно на хрен никому не нужные Ташкент и Ленинобиджан…
Семнадцать рублей в кармане, такая сумма просто бесит, ничего не купить и не добавить. Катя хранила эти деньги на такой вот случай, на побег к
матери, семнадцать рублей стоит самый дешевый билет, что бы пройти через турникеты к электричкам.
У полукруглого оконца слышна ругань, слов пока не разобрать, чем ближе Катя продвигалась в очереди, тем яснее смысл претензий кассирши, нервной
женщины в круглых очках, как у «Битлз». Катя протянула деньги, рука дрогнула – не даст билет.
— Что, тоже до Навалочной?!
— Да…
— У вас там дача? Дача, я вас спрашиваю?!
Тетка бесновалась, сгребла лапой мелочь, правда, другой рукой все же пробила билет, бросила в окошечко, Катя поймала его двумя ладошками.
— Спасибо…
За спиной уже доносилась злорадное:
— А! Земляки! Все земляки, все с Навалочной!
В тамбуре электрички, кроме Катерины прохлаждались еще трое: приличный мужчина в желтых штанах, пожилой, некрасивый гопник, который кашлял, не
вынимая рук из карманов, и мальчишка цыганенок. Мальчишка постоянно выглядывал в салон, не идут ли. Поезд дернулся, поехали.
Через пару остановок табун «зайцев» чуть не снес двери, Катю смыло толпой в соседний вагон.
— Контра! Контра!..
Двери распахнулись, бежали все. Цыганята, студенты, узбеки, Катерина, молодые женщины и даже приличный мужчина в желтых штанах. Обежали по перрону
вагон с контролерами, машинист объявил — следующая Обухово, слава Богу.
На платформе она оказалась совсем одна, поезд исчез за поворотом, стало тоскливо, гремела «кольцевая» и никого вокруг, лишь тоска да узбеки.
Бензин кончался. Слегка парализованная отходняком, пересекла рельсы, обошла метро, и почапала по Запорожской в сторону Рабфаковских переулков.
Незнакомые лица, пятиэтажки, нелепая география хрущевских построек, родной квартал, но она все уже забыла и деревья стали большими.
Во дворах Катя быстро заблудилась. Надо спросить, где школа. Магазин «Шахеризада 24», новый, стеклянный, белоснежный, местная «орбита». Она
подсела на ящики к двум гопникам, хотя у тех ничего не было. Катя закурила. Один все повторял:
— Такие дела делали!..
Еще двое идут, веселые, подпрыгивающей походкой, уже взяли. Друзья вскочили с ящиков. Катя отвернулась, затаила дыхание…
— А где Король? Во, Король идет!
Из кустов по тропинке вышел высокий мужчина морда, как у директора, его догоняла пьяная старуха в дырявом кожаном пальто. Бабка визжала:
— Отец, налей! Ну, налей, акхр-хр-хр…
— Иди на хуй.
Старухе было не откашляться. Мужики ушли, бабка с ними. Не заметили. Катя достала еще сигарету. Шаги по тропинке, хруст веток, опять двое, у
одного бутылка в руках.
— Налью, ебнешь?
Ослышалась? Тебе ли? Один мерзкий, похож на жабу улыбался, губы сложились в горизонтальную восьмерку.
— Убззы-ы…
Второй очень красивый с волосами, зачесанными назад, напоминал молодого ученого, только белый халат ему. Оба молодые.
— Налью, ебнешь, — повторил красивый.
Надо взять себя в руки, и на такую «наглость» отвечать как бы мудро – похуистично.
— Нальешь, ебну.
— Давай, тетя, третей будешь.
Какое-то горькое предчувствие, ведь не алкаши перед ней, и она залпом осушила пластиковый стаканчик. Катя рухнула на землю и закрыла глаза.
Последняя мысль ее была – так и знала…
— Эй, бабка, жива?
Красивый пошевелил тело ногой.
— Готова.
— Что ж, действует. Оттащим?
— Да пусть здесь валяется, кому какое дело.
Вытащили из кармана паспорт.
— Петрова Валерия, Ленинград, 1967…
— О, смотри – жива, шевелится!
— Плохо дело. Ладно, пошли отсюда.
Тот, что похож на жабу, похлопал себя по бокам в поисках бумажника:
— Надо дать ей, что-нибудь…
Катя поднялась с трудом на ящики, села. Болела голова.
— Ни хуя себе пирожки…
Паспорт в кулаке, она открыла его, в ладонь выскользнула купюра, Катя вздрогнула – широкая, не червонец и не полтинник. Тысяча! Да за такую
«лопату», я на любой кипишь, кроме голодовки!..
Через полчаса, отменно опохмелившись и закусив сосисками тут же в рюмочной «Шахеризада 24», она пошла к родному дому. Теперь она вспомнила дорогу,
стала узнавать дома. Стемнело, стало многолюдней, еще один «пятак», стоят, смотрят на нее. Она улыбается, идет мимо, ей теперь никто не нужен. Она
вдыхает счастье вместе с ветром, деньги шевелятся в кулаке, кулак глубоко в кармане. Надо еще зайти в маг, только там у них на первом этаже, взять
торт и бутылку вина.
В парке, села на скамейку, ей было очень хорошо, глаза закрылись. Она вспомнила 1986 год…
Еще все живы, еще рука выводит мелом на асфальте – «А-На», и все только начиналось.
Они познакомились в кафе «Ралли» на проспекте Науки. Этого кишкомана звали Рейган, они все тут были – Сэм, Джонни, Вэл. Гремел «Модерн Токинг»,
Рейган подливал ей в стакан «Ркацетели».
— Какая твоя любимая команда? Лучшая команда, это «Мэнс он дэ вок» — люди на заводе. Запомни – «Люди на заводе».
Он носил каталожные штаны и «единственные в Питере» ботинки «Кэмел».
Это было последнее лето советской власти. Танцевали все – «Красное знамя», ЛДМ, ДК Ленсовета, «Пыльник», Сарай. Тусуются все кому не лень и колхоз
и «система». Маяк, Сайгон, Климат, на Треугольнике вечером народ шлифует асфальт набережной – какие-то неоны, лэйзи, теди-бойз, Нищая Америка,
панки, бляди, дураки усатые.
Июнь, знаменитое побоище таксистов с рокерами у Тучкового моста. Первый прыжок Шишани на мотоцикле через разводящийся мост…
В безумии, беготне тех дней, они с Алиной нарвались на иглу. Волосатые, длинноногие хиппи в белых рубашках поймали их на «Горьковской» у
телефонных будок. Первая доза героина в огромной комнате, висевшей над Кировским проспектом. Сумасшедший кайф…
Потом сумка с наркотиками от Рейгана, хлопок, милиция, крики, четыре года в Саблино, Рейган в Израиле. А потом зима, вечная зима. Вот такая, как
сейчас начинается…
В четыре часа утра сердце Валерии замерзло и остановилось, собаки сожрали торт, и только на рассвете ее припорошенную первым снегом нашел какой-то
военный с портфелем, спешивший на службу.
Красные фонари
Собрание коллектива долго не начиналось. Суетливые сотрудники ёрзали на стульях в попытках пристроить нетерпеливые задницы поудобнее. На задних
рядах вели светскую беседу.
— Так с порога и заявил – я, мол, твой новый папа, покажи дневник. А парню уже четырнадцатый год, прикинь. Ну он ему и отвечает – «а слез бы ты с
хуя, новый папа, а то выглядишь глупо».
— Да иди ты!
— Вся квартира слышала!
— Да иди ты!
На сцене актового зала стоял стол, по торжественному случаю украшенный чистой скатертью. За столом сидела Антонина Петровна Совочек, известная
городская стерва, схоронившая двух мужей. Присутствовать в президиуме ей было положено по службе. Никто толком не знал, что у неё за должность –
не то профорг, не то председатель месткома – но по службе ей только на сцену. Ждали директора.
Дмитрий Анатольевич вошёл в зал шагом гусарского полковника. Коллектив встретил директора одобрительным гулом. Ни на кого не глядя, тот прошёл к
сцене, и не торопясь поднялся. Замер, не садясь, у стола. Антонина Петровна уставилась на него с производственно-сексуальным обожанием.
— Все в сборе? – директор оглядел зал. В дверях появилась бухгалтер, — Элеонора Рузвельтовна, вы почему заставляете коллектив ждать? Садитесь
быстрее, вопрос на повестке дня серьёзный.
Элеонора Рузвельтовна, слегка пригнувшись, мелко задробила по паркету каблуками в сторону ближайшего свободного стула.
— Теперь вроде все, — Дмитрий Анатольевич с одобрением оглядел притихший зал и сел сам, — ну что же, начнём. Антонина Петровна, огласите тему
собрания!
— Тема собра… – тут её голос дал сиплого гудка, — тема собрания – «Кризис и пути выхода из него». Слово имеет Генеральный директор нашего
предприятия Дмитрий Анатольевич Дудин.
Видно было, что она волновалась.
Директор прокашлялся:
— Кхм…Так вот, на дворе кризис, это ни для кого не секрет. Заказов мало, сырьё дорожает. Скоро перейдём на ручной привод, — тут директор сделал
характерный жест рукоблудия, но конкретизировать для большого понимания сотрудниками не мог, так как нижняя часть его туловища была прикрыта
столом. Впрочем, все поняли.
— Так вот. У кого какие мысли будут? Городок у нас небольшой, и предприятие фактически градообразующее. И коль скоро мы тут с вами, дорогие
товарищи, сосём экономический хуй, то по факту весь город сосёт. Детишки в сквериках, молодые мамаши, милиционеры на постах, сторожа в школах –
все сосут. А разве это хорошо? А? – Дмитрий Анатольевич укоризненно посмотрел на собравшихся, — разве это по-людски? Нужно искать пути выхода. Вот
вы, Шешуков, что думаете?
Шешуков, невзрачный тип неопределённого возраста, медленно поднялся.
— Я, как начальник склада, предлагаю гофротару не утилизировать, а пускать на вторичный цикл! – он нервно оглянулся через плечо.
-Хм… Гофротара. – директор пожевал губами, — мысль, конечно, но вопроса не решит. При себестоимости гофры в шесть рублей за коробку, мы
оптимизируем только на ящик водки. А надо на заработную плату. Ещё какие мысли?
Мыслей больше не было. Повисла небольшая пауза.
— Я тут посоветовался с товарищами из области, — медленно начал Дмитрий Анатольевич, — и появились кое-какие мыслишки. Тем более что мы должны
пользоваться историческим опытом в таких ситуациях. А что он нам подсказывает, а?
Ответа не было.
— А подсказывает он нам, что древний товарищ Калигула во время кризиса открыл публичный дом!
Директор торжествующе оглядел зал. В зале повисла тишина.
— А что, — продолжал он, — организуем дочернее предприятие, назовём как-нибудь красиво…э-э-э… «Красные фонари», допустим. Переведём штат на дочку,
а лучше совмещение оформим. И за дело! И трудиться!
По залу пошол шёпот, переходящий в гул. Неожиданно подскочила бухгалтер:
— Я в этом участвовать не буду! Это же позор!
Собравшиеся неодобрительно усилили звук.
Дмитрий Анатольевич поднял руку, призывая к тишине.
— Тихо граждане, тихо. Чего взъерепенились? Как зарплату, так подавай, а как жопой лишний раз вильнуть, так вой подымаете? Стыдно должно быть! Да,
стыдно! Особенно вам, Элеонора Рузвельтовна! Вон у вас пердак какой. Небось, по стульям в бухгалтерии двойная амортизация? Кстати, давно хотел
спросить, какой мудак назвал вашего отца Рузвельтом? Это ведь псевдоним американского актёра, причём порноактёра, кажется. Ответьте коллективу!
— Э… папа родился… ялтинская конференция, — промямлила та.
— Ялтинская? Хм, Ялту одобряю. Море, девки, красота…Но Рузвельт тут причём? Впрочем, оставим это. Вам, Элеонора Рузвельтовна, как работнику
финансового участка, должно быть больше других понятна ситуация. Вы должны пиздой на баррикады кинуться, как Матросов.
— На амбразуру, — тихо поправила Антонина Петровна.
— Да! Вот мне тут правильно подсказывает товарищ Совочек, и амбразурой! Вон какая амбразура – таких лифчиков не шьют. Всё! – директор хлопнул
ладонью по столу, — решено! Антонина Петровна, отметьте в протоколе – на коллективном собрании решено учредить ООО «Красные фонари». А то мы так
никогда решение не примем.
Дмитрий Анатольевич достал платок и вытер шею.
-Главное решили. Теперь частности. Кто мне ответит, что необходимо на любом современном предприятии? М? Вот вы, Шешуков?
Шешуков поднялся и молча уставился на ножку стола президиума.
— Садитесь, — махнул рукой директор, — толку от вас. Ре-кла-ма! Нужна хорошая реклама. Мощный пиар-ход. Думаю, нам нужна стенгазета. Какие будут
соображения?
В зале начали переговариваться и выкрикивать с места.
— Катька Мишина из упаковочного стихи пишет!
— Да какие это стихи! Сопли какие-то.
— Ну что же, — задумчиво протянул директор, — сопли весьма неплохой лубрикант. Мишина, встаньте!
Девушка поднялась и почему-то покраснела. Директор удовлетворённо крякнул.
— Есть, значит, у нас кадры, есть. Чувствую, Катерина, быть тебе в передовиках. Задача понятна?
Катя кивнула и села на место, спрятавшись за спины.
-А для брутальной составляющей, — обратился директор к крикуну, — ты, Матюшин, напишешь стихотворение, как ебал токарный станок. Прямо в шпиндель.
Срок – неделя.
Матюшин подскочил:
— Не буду! Токарный станок – мужик! Не буду.
— Хм… действительно мужик… Мы за свободу нравов, но не за распущенность! Будешь ебать электрическую розетку. Но что б натурально было, понял!?
Успокоенный Матюшин сел. Видно было, что он даже горд ответственным поручением.
— На этом тоже решили. Всем пройти медосмотр внепланово! Вопросы есть?
С места угрюмо поднялся Шешуков.
— Э-э… Дмитрий Анатольевич, с бабами понятно. А что мужикам-то делать? А мужиков-то у нас почти половина коллектива.
Директор укоризненно посмотрел на того:
— Вот всегда вы так! Всё о себе, да о себе. А женщин кто будет радовать? А? Вон Антонина Петровна, как мужа схоронила, год неёбаная ходит. А она
ведь тоже человек! Более того, он член нашего коллектива! Оформим тебе наряд-заявку, согласно тарификации, и приступай. А ей скидку, по
профсоюзной линии. Не чужие всё-таки мы люди. Можем даже взаимозачёт оформить, но это в будущем, когда экономический эффект будет понятен.
Садитесь, Шешуков.
Шешуков сел, но как-то одеревенело. Самка богомола Совочек плотоядно смотрела на него.
— Теперь бар-буфет, — продолжал директор, — заведующая столовой здесь? Встаньте, Зоя Марковна. От профильной работы предприятия вы освобождены,
будете освобождены и впредь, — тут Зоя Марковна заметно погрустнела, — но вам тоже надо менять работу вверенного вам участка. У нас же инновации!
В кисель необходимо добавить полезных витаминов, виагры там, прочих пилюль. Не скупитесь на сметану, и очень вас прошу, не разбавляйте её. Медку
завезите, орехов этих самых греческих.
— Грецких, — тихо поправила Антонина Павловна и опять взглянув на Шешукова, облизнулась.
— Да, и грецки, — решительно сказал Дудин, — двадцать первый век на дворе, а у нас в рационе питания нет грецек! Исправить в кратчайший срок! Всё
ясно? Садитесь.
В задних рядах опять зашептались. Послышались новые возгласы с мест.
— А с супругами как? С супругами-то как?
— С супругами? – директор ненадолго задумался, — а никак! Дома будете ебаться в бытовом режиме, а на работе – в рабочем. Чего не ясно-то?
По залу опять прошёл шумок.
— Это что ж, если в рабочее время, то и деньги с них брать?
— А как же? Как же, я вас спрашиваю? – Сергей Анатольевич упёрся в стол руками и привстал с места, — предприятие должно быть эффективным! Куда
наши дела покатятся, если мы на работе чёрте о чём думать станем, а не вкалывать одной дружной семьёй? Или хотите зарплату бытовыми оргазмами
получать? Подымите руки, кто хочет.
Ни одной руки не поднялось.
— То-то, — директор благодушно откинулся на стуле, — если вопросов больше нет, собрание прошу считать завершённым. Антонина Петровна, занесите в
протокол. И это, фонари красные везде развесьте сегодня же. Лица сделайте веселей, а то вы как в последний путь, честное слово. За работу
товарищи, за работу!
***
Войдя в свой кабинет, директор присел на диванчик, ослабив узел галстука.
— Умотает меня этот пролетариат.
Посидев немного, встал, вытащил из бара бутылку коньяка. Налил рюмку, аккуратно выпил. Поставил бутылку с посудой на место и подошёл к своему
рабочему столу.
Не садясь, снял трубку телефона и набрал номер.
— Алё? Степан Степанович? Здравствуйте, драгоценный. Дудин беспокоит. Да, да, нормально дела… да, дочка в институт уже… а у вас? что? ох! И что
же? М-да…О времена, о нравы. Я чего звоню, Степан Степанович… тут дело такое, предприятие решили реорганизовать… да-да… инновационным сделать. Да,
спасибо за поздравления, спасибо. Что? Да так, долго объяснять, по светотехнике в основном… «Красные фонари» называться будем…Скажите, мы под
госпрограмму попасть можем? Есть ли шанс? Что? Нанотехнологии? Конечно присутствуют. Отдельные кабинеты, видео, журнальчики… Что ж мы, не
понимаем разве? Всё как положено, да-да. Какой вам смысл? Ну Степан Степанович, вы же меня знаете… да-да, двадцать. Что? Уже не актуально? Сколько
же тогда? Ого! Степан Степанович, дорогой, без ножа режете. Мне ж ещё здесь всё оформлять. Давайте не вам, не нам – двадцать пять? Договорились?
Отлично! Передайте Людмиле Павловне мой горячий привет. А сына вашего пора с моей дочерью познакомить, как думаете? А? Аха-ха-ха…
Перцы
Вобщим так. Запишытесь на бои без правил. Затем идите на ринг и требуйте чемпиона. Непременно чемпиона, патамушто они самые здаровые и ебанутые.
После таво как чемпион выйдет, (дапустим какойнибудь агромный негритос) начнет бычить и угрожающе зырить вам в глаза, спакойно напомните ему, как
именно, на протяжении веков, хуй белова гаспадина вертел на себе его бабок, прабабок, прадедок и прочую шалупонь с чорнава кантинента. Обязательно
патребуйте это перевести, слово в слово.
Я незнаю, чо вы будете делать патом, но ваша жызнь абритет смысл и заиграет новыми красками.
Или встаньте с дивана, сделайте пару шагов и падымите телефонную трупку, ага.
Звонит мне Сеня. Звонит и радасным голасом гаварит, типа, я в институт паступаю. Хачу быть успешным человеком, работать на заводе инжынером, а
патом и деректором, хули там, а ты, если не лох, тожы должен са мной паступать и в дальнейшем рулить всякими плебеями.
Я канешно панял, што он просто ссыт ехать адин в другой город, но мы с деццтва дружим и патом чо, он будет директором кофе пить, а я у станка
гробить свой арганизм? Нахуй надо.
Вобщим мы паехали и паступили. Ну канешно не все так просто, экзамены там, хуёмаё, папережывали децл, но как нам адна телка из приемной камиссии
сказала, на платное адделение щас всех бирут, любых ебанатов, лиш бы слюни па хлебалу нетекли, ну это канешно не пра вас, гаварит, вы типа
нармальные перцы, толька вовремя платите, ага.
Ну и собствинна на первой сессии все и началось.
Заочникам, сказали, общага непаложена. Ебитесь как хатите, блять. А мы ещо в эйфарии, у нас ещо мечты, как мы будем в кавээне выступать за нашу
сельскохозяйственную академию, ебать студенток и бухать балтику между уроков.
Купили мы газету с абьявлениями и начали званить. Васнавном всякие бабки брали трупку и гаварили, што комната здана, квартира сдана, мест нету
нихуя, как вы уже заибали па питнаццать рас на адин и тот же номер званить. Адна бабка гаварит, типа, у меня аднакомнатная квартира, но я магу на
балконе перекантавацца, приежжайте. Я интересуюсь скока стоят ее апартаменты? бабка гаварит, -стока то. Я сначала падумал, а патом ещо
паинтересовался, типа, вы што, бабушка, сразу с блядями хатите нам комнату сдать?
Вобщим цены на жылье были пиздец и я понял, што, штобы жыть на шырокую ногу, нам придецца затянуть пояса.
Патом нам павизло. Дверь открыла приличная женщина в цветном халате, прахадите, вот ваша комната, район у нас тихий, мы шуметь нелюбим, дети в
школе, муш на работе, ванна, кухня, палатенце, деньги вперед. Заибись, кароче.
Сеня внимательно абсматрел дверь в нашу комнату и абратился к хозяйке, -а замок? Хозяйка обижено глянула на Сеню, как будто он абвинил ее в краже
янтарной комнаты, и всплиснула руками, -да вы што! К вам никто не зайдет! Мы не такие! А я, как интелегентный человек, сказал Сене, штоб он
нерасстраивал добрую женщину, ну ее в пизду, и вабще мы апаздываем на занятия.
И вот мы идем после занятий и думаем, типа, щас чонить перекусим и пайдем разграблять пакаренный город-герой Ставрополь. С этими мыслями мы
завалили в наше гнездышко. Гнездышко смутно напаминало вертеп. На кухне абаснавался хор имени пятницкого. Ну может и не хор, но пестни там
горланили знатно. Па Дону гуляет казак маладой и все дела. Сеня миролюбиво прабарматал, -от гандоны, тихо у них,- и запиздил мыть руки. Через две
сикунды он вышел, снял мокрые носки и возопил (заорал благим матом – это избитое выражение, оно сюда непадходит) – там вады пакалена, ёбанарот,
маи, блять, насочки намокле нахуй, и неперепутали ли мы квартиру.
Панятно, што челавек расстроился — пашол руки мыть, а там неажиданно и ноги спаласнул.
Тут и хазяйка на крик выпулилась, вся такая на измене и качаецца, щас-щас-щас, все пратру, у нас юбилей, вы сильна не сирдитесь, и абратно уебнула
песни петь.
А я сматрю, Сеня и не сердицца, толька пальтцы канвульсивна сжымает так, как бута душыт кавота, ага.
В нашей комнате тоже не все было гладка. Первым делом, Сеня выудил из сваего баула челавеческого дитеныша лет васьми. Дитеныш цепка диржал в
лапках кансерву тушонки и хрустел сениным дашыраком. Сеня поотечески патрепал голову мальца за ухо и пашол на кухню. Ну и я пашол, патамушто у
меня маленьких детей нет и я не знаю аб чом с ними разговаривать.
Вобщим несраслось у нас. Канешно – они синие, мы трезвые, а это сильно раздражает. На все нашы претензии хозяин твердил, типа, да хуй с ним,
давайте выпьем, а хазяйка, манда в халатеке, гаварила ненравицца, нежывите, вон бог, а вон парог и паказывала на акно. А ихние гости
неадабрительно палили в нашу сторону, типа аддыхать мешаем. Ну мы хуле, гордые. Давайте нашы бабки, гаварим с горяча и непадумавшы, и жывите саме
в этом вашем шалмане. А то мы щас сами бухать начнем, мало не пакажецца.
И вот мы садимся в трамвай и ебошым на запасной аэродром. Час гдето ебошым, патамушто аэродром этот гдета на окраине в частном секторе. Там
хозяйка сдает, пачти даром, пристройку в две комнаты, уютные и прасторные с пиздатым видом из окна. Так написано в газете. Удобства канешно на
улице, но это как бы мелочи. Я непадумал, што это в июне мелачи, а в ноябре это песдец, недаром Карбышеву героя дали, ага.
Тетка, такая баивая, встретила нас, ознакомила с жыльем, вот, типа тут спальня, а тут гастинная, можыте друзей привадить, можыте падруг, сильно
нешумите, саседи-пидарасы завидуют, клозет в агароде, душ возле клазета, мужа нет, дитей нет, рукамойник, плита, палатенцы, деньги вперед, карочи
снова все заибись.
Пакидали мы вещички и уселись в гастинной атдыхать. Гастинная была небольшая, всмысле друзья с падругами тут бы нихуя непаместились, чо там
гаварить, тут бы кроме нас и карлик бы не паместился, кроме как на лампачку ево падвесить для кампанеи. Но это детали.
Мы выпили канешно, пахамячили и ещо выпили. Гдето па пузырю водки засадили, от нервов, и вабще стало как дома.
Кровать у меня была, шыриной сантиметров педесят, и проваленная как гамак, а у Сени, такаяже только без ножек. Зато через всю спальню (!)
проходила бальшая жолтая труба, на которой очинь удобно вешать вещи и сушыть рыбу, если она есть. Так што мы давольные и умиратваренные легли спать.
Праснулся я от ахуенского предчуствия скорой гибели. Свет в канце туннеля я ещо не видел, но материальные предметы различал уже с трудом. Паходу,
пока мы спали, в нашей опачивальне открылось новое месторождение природнава газа. За маей спиной чота чиркнуло и мимо головы праплыло облако
табачнава дыма.
-Чо это было, ебаные тапачки?- Са скоростью шыисят слов в секунду спрасил я не поворачивая головы и аднавременно падумал, што четырем телкам я уже
давал в рот и паэтаму моя жызнь прожыта незря. Ну тоисть, как пишут все маститые пейсатели, вся мая жызнь прамелькнула перед глазами, штоб вам
было понятней.
Сеня сказал, што это бонд, твердая пачка и нет ли где нибудь паблизости чево нибудь папить. А я схватил свой и Сенин баулы, выскачил на улицу,
упал в палисадник и прикрыл голаву руками. Патамушто я хозяйственный, зачем Сене вещи, кагда он щас на это челенжере улитит к хуям в район гончих
псоф. И тут нарисовалась хозяйка. У нее и раньше наверно пастояльцы валялись на земле, паэтому она сильно не удивилась, а только павадила тудасюда
сваим хоботом и сказала што, типа, гдето чота слехка газит. А я сказал, што это в Дахау газит, а в этом сарае ЧУДОВИЩНА ВАНЯЕТ, блять! А она
сказала, што вы на меня кричите, это наверно пластелин атлепился от жолтой газовой трубы, а там маленькая дырочка и она щас ее обратно залепит и
все будет снова заебись. И тут из пристройки вышел Сеня с красными глазами, попросил папить и сказал мне штоб я больше так непердел по ночам,
патамушто можно и не праснуцца.
Я молча взял сумку и пашол искать себе новое жылье. И я его нашол, но, как пишут все маститые пейсатели, это уже другая история…