Выйдите на улицу и вместо того, чтобы принять обычную позу эмбриона, ищущего на земле толстый оброненный кошелёк, посмотрите внимательно на лица людей вокруг.
Вы не ошиблись — морды у всех набок. Быстро переведите взгляд на витрину или стеклянную дверь метро: там та же кривая рожа и она Ваша!!!
И чего мы злимся?
Одеты, обуты, в брюшке уютно булькотит хороший кофе с полезным батончиком мюсли или вообще яЕшня с беконом… Голова не болит главное — уже повод перецеловать весь мир! У кого мама-папа живы — вообще считай выиграли миллион по трамвайному билету… Но…
Вот девушка… Она прекрасна: одета со вкусом, вся анатомия на месте и обшита прекрасной тонкой кожей, как сидение «Бентли»… Ну спросите её о
чем- нибудь… Ну пожалуйста! Нет, каску спрячьте пока… Спросила одна бабуся ещё антисоветского производства, бывшая рок-н-ролл-щица прошлого
века…
Бабусю просто нашинковала на лапшу сталь ненавидящих юных глаз…
Вылезайте, вылезайте из окопа… Каску снимите и бронежилет. Сейчас пойдём в магазин. Да не надо плакать и вырываться, Вы ж не дитя трёхлетнее…
Заходим. Трассирующими пулями нам по ногам — ярость молодых продавщиц: «Чего припёрлись?»
Да мы вообще-то хотим тут потратить много денег… И вам чтоб зарплата… И нам разнообразие…
Нет, не нужны мы им… То есть, если бы мы деньги всунули в приоткрытую дверь и быстро исчезли — может, ещё и ничего. А так — ишь, взяли моду
ходить и дышать! Со своими погаными деньгами!
… — Я могу Вам чем-нибудь помочь? — спрашивает юная Афродита с таким выражением глаз, перекрывающим оскал улыбки, что я понимаю: помочь она
может мне только в затягивании петли на моей шее или в выбивании при этом табуретки из-под моих ног.
Нет не выйду сегодня из дома… Залатаю изрешеченную злыми взглядами плоть чтением Шмелёва.
На балкончике…
Рядом детский сад, детишки так весело верещат, визжат, хохочут…
Вот мама забрала из садика девочку размером с фасоль, яркую и красивую, как карамелька.
Тащит её, как дворник мешок с мусором, торопится… Девочка падает. Ей больно и обидно… Мама набрасывается на чадо с такими проклятьями, будто
дочь пала в садике нравственно, напилась при этом водки и вообще… Хватает детку зв шиворот, ставит на ещё не ясно выделяющиеся на фоне общего
бутузьего абриса ножки и… лупит её по крошечной попе, приговаривая такоооое…
А вот девочки-пубертатки. Со стороны кажется, что они танцуют — переступают ногами, то сближаясь, то отдаляясь… Одеты модно, нам и не снились
такие шмотки в нашей подростковости.
Это радует — так и должно быть, девушки — цветы… Их четверо: одна маленькая, спортивная, в джинсах, начинающихся не на попе, а уже на ногах, так
что красивый живот волнующе виден до самого лона всем желающим. Две другие в мини, которое тоже кончается, едва начавшись: ну точно как у меня в
их возрасте! Четвертая — не надо и смотреть в чём: роскошь волос, гибкость фигуры делают одежду вообще лишней.
Допереступались прямо до балкона. Теперь видно лица и слышна речь… Бог мой! Яхве, Вишна, Кришну! Самая беспощадная — женская матерная — брань
несется из ротиков, подобных розовым лепесткам… Вдруг та, что покрепче, наотмашь бьёт по лицу ту, у которой волосы ниже пояса…
Две других быстро и как-то слаженно-деловито подключаются, наступая бодро и пиная красивыми ногами по красивым ногам четвёртой девочки…
— Эй, эй! Прекратите там! — кричу я с балкона. На меня поднимаются 4 лица-цветка… Нет, это уже не цветы: они, как писал Достоевский, похожи на
немытые тарелки — столько злобы на них, так их перекосило… Бог мой, какие же из них выйдут старухи????
Вот во двор входит дама с собакой. Дама вся в золоте, видно — готовилась к прогулке. Подводит собачень к песочнице, та долго корячится, делая свои
немалые дела… Дама вдумчиво наблюдает, удовлетворённая увиденным. Проходящий мимо папаша с коляской делает замечание даме по поводу неуместности
собачьих отправлений… Никакому Кио не снился столь быстрый фокус — превращение: дама стала собакой…
Нет… Уйду в виртуал, уж там-то, с новыми технологиями, народ фильтруется всё же…
Захожу в один журнал, там, вроде, человек расстроен, просит совета…
Честно, как и положено хронической дуре, стараюсь вникнуть в суть и ответить не лживо, а на основе опыта и приязни — зачем бы мне лезть, если
человек мне неприятен?
Кажется, человек МЕНЯ и ждал… Получаю столько злобы в ответ, что посыпаю дурковатую голову пеплом и зарекаюсь, как та ворона… Попалась опять
как глупая плотвица на крючок с дохлым опарышем! И ведь чувствовала, что дурно пахнет — значит, так мне и надо! А не лезь!
Точит, ох точит людей злоба…
Разрушает самого злящегося, аккумулируется в пространстве, концентрируется и… выливается обратно, удесятерённая…
И трясёт Землю, качает бетонные мосты, и болеют дети или не рождаются вовсе… Или становятся несчастными, отрабатывая грехи злобных предков…
А всё почему? Не умеем любить СЕБЯ. Если любишь себя, созданного по образу и подобию Божию, никогда не испакостишь лица и помысла злобой.
Значит, так. МОЙ ПРОВЕРЕННЫЙ РЕЦЕПТ ОТ ЗЛОСТИ. Накатывает и хочется разнести всю эту халабуду? Начинаем с морды лица. Ботокс злобы разучил мышщы
двигаться? Не беда: пытаемся перед зеркалам растянуть хоть минимальную улыбку! И глаза: представьте, что вы увидели смеющегося утконоса,
например… Так-так! Держаааать!!!
Больно? Ничего, потЕрпите, результат того стОит…
И кулаки разожмите… Каменюку из-за пазухи выбросьте!
Вспоминаем всё самое лучшее: запах вашего младенца, бабушкины пирожки, первый поцелуй, премию квартальную, ушедшую мигрень… Хорошо!!! И пошли
потихонечку… Нет, не ЧЕСАТЬ, а ИДТИ! И лицо, лицо держать…
А внутреннее содержание подтянется, это я гарантирую.
Сама работала над собой долго. И, выходя на улицу, прежде белья НАДЕВАЮ ЛИЦО. А оно уже всё само сделает… И по капле выдавит чёрт знает откуда
появляющуюся в нас злобу.
И ещё… Любите!!! Хоть кого-нибудь… Но чур по- настоящему, а не для самоутверждения или потому что хочется как у всех…
А тем, кто не хочет и предпочитает растить свою злость, как грыжу, ДОБРОЕ пожелание: пусть Вам все ночи напролёт снится голова Дмитрия Медведева,
поющая голосом Налича Конституцию…
Утро в электричке
Когда-то давно ходили пригородные электрички Ярославского направления, а в некоторых нечетных вагонах были туалеты. Электрички и сейчас ходят, я
недавно проверял, а вот насчет туалетов сказать не могу. Не видел. Зато «кнопки» для общения с машинистом есть, а тогда не было еще.
«Советский спорт», — только и успел я успел определить название газеты, как меня, и еще пятерых человек позади, неизвестная сила внесла в
полупустой тамбур утренней мытищинской электрички на платформе Тайнинская. Развернутую газету, до нашего «вброса» в последнюю дверь третьего
вагона читал, невысокий человек в очках, прислонившийся к двери туалета. Затормозив об жилистого старичка деревенского вида и извинившись, я
оглянулся. Неизвестная сила, или неимоверно толстая тетка средних лет и выдающихся достоинств входила в дверь боком. Она и боком не влезет, —
подумал я и ошибся. Выдохнув и задержав дыхание, тетка пропихнула правую ногу в вагон. Правое теткино полужопие впритирку обтекло читателя
Советского спорта и тетка втащила в дверь вторую ногу. Ты смотри, пролезла, — опять ошибся я. Тетка вздохнула полной грудью и живот уперся в стену
тамбура. Читатель Советского Спорта, оказавшийся в межъягодичном пространстве, был притиснут к двери туалета и полностью закрыт мягким женским телом. Только краешки газеты выдавали присутствие человека. Двери закрылись и мы тронулись. Тетка попробовала протиснуться дальше, но их с мужиком
заклинило.
— Какая женщина, — старичок восхищенно пихнул меня локтем, — моя-то покойница, тоже дама в теле была: как в дверях раскорячится, так ни войти ни
выйти, но эта потолще будет. Пуда на два.
— Что вы напираете, женщина, — на свою беду, поинтересовался любитель спорта сдавленным голосом.
— Ась? — тетка попыталась обернуться на голос. Всем телом, как и все толстые люди. Повернуться не удалось.
— Что вы творите? Раздавите совсем. — пропищал расплющенный.
— Да кто там? — огромной рукой тека уперлась в стену, выдохнула и опять начала разворот. Электричка тормозила, останавливаясь в Перловке. Левое
бедро и инерция с такой силой вдавили читателя в дверь туалета, что замок не выдержал, дверь распахнулась, пропустив любителя чтения в помещение
туалета, и захлопнулась, изрядно шлепнув тетку по заду от чего по теткиной груди даже прошла некоторая рябь. Электричка остановилась. Ушлые
пассажиры, поняв бесперспективность посадки к в наш тамбур, ринулись штурмовать другие двери.
Оставив попытки повернуться, женщина спокойно подперла туалетную дверь спиной и свободно вздохнула. Поезд вновь набирал ход.
— Выпустите меня отсюда, — громко раздалось откуда-то из теткиного живота, — Немедленно.
— Во-во, — дед снова толкнул меня локтем, — моя бывалочи тоже сожрет чего-нибудь по утру, а потом животом бурлит. Но чтоб человеческим голосом —
первый раз слышу.
— Ты, дочка, чего на завтрак-то ела? — ехидно обратился дед к толстухе, — мужика-то свово не поглотила ненароком? Ишь как верещит.
И действительно, несчастный узник туалета, барабанил в дверь, дергал ручку и возмущенно требовал свободы.
— Яишенку только с чаем, вы, дедушка за собой бы последили лучше, чем к женщинам приставать, огрызнулась тетка и вылезла из вагона на станции Лось.
— Откройте дверь! Мне выходить скоро. — напомнил о себе туалетный пассажир и опять задергал ручку.
— Заперто, — резюмировал дед, нажав на ручку и навалившись на дверь плечом, — ключ нужен специальный. У машинистов должен быть.
— Тогда передайте машинисту, что мне выходить в Москве-третьей, пусть откроет, я на работу опаздываю, — туалетный голос был полон отчаянья.
— Сейчас сообщим, — спокойно сказал старик и командным голосом гаркнул внутрь переполненного вагона — Граждане, передайте машинисту, что в туалете
третьего вагона человек застрял.
— Ага, сейчас, хором крикнем, — в вагоне, кто-то засмеялся, — нука, раз два три, дружно: человек застрял в сортире.
Энтузиаста не поддержали.
— Ну что же вы, — громко попенял энтузиаст остальным пассажирам, — человек же застрял. Вдруг ему писать захочется, а он выйти не может?
— Так он же в туалете застрял. Пусть хоть обосрется со всеми удобствами. И нечего тут орать, аж в ушах звенит. — густой мужской бас пресек попытки
оповещения машиниста, — Доедет до Ярославского, не развалится.
— Не получается, сынок, — передал дед внутрь туалета, — ты уж потерпи до вокзала.
Из туалета не ответили и выругались. Электричка шла со всеми остановками. В туалете третьего вагона было тихо. Но узник не смирился. На
Маленковской снаружи вагона донесся знакомый голос:
— Немедленно сообщите машинисту, что я застрял в туалете третьего вагона, — читателю Советского спорта удалось открыть узенькое окно, — мне
выходить в Москве-третьей.
Видимого результата крики не принесли. Наконец поезд добрался до Ярославского и народ хлынул на перон. Из окна туалета торчала голова в очках,
тихим безнадежным голосом, просившая сообщить машинисту.
Решив исполнить свой гражданский долг, я быстрым шагом направился к первому вагону. Я был не одинок: высунувшегося из поезда помошника машиниста
окружало человек сорок, требовавших освобождения пленника.
Отзывчивый у нас народ, все-таки, да?
Как я была предателем Родины
Это было давно, в прошлом веке. Я росла в очень патриотичной семье. Мама пережила все ужасы войны и чудом выжила, папа тоже хлебнул по полной… Не
говорю уже о дедушках-бабушках…
Самым страшным словом в нашем доме было слово «Гитлер». Про то, ЧТО делали его «птенцы» на нашей земле, много рассказвали и мама, и бабушки с
дедушками, а папа молчал, но как! Он как-то чернел лицом, а на и без того смуглых щеках белели вдруг очерченные скулы…
Ненависть к фашизму никак не отражалась на отношении к немцам: Гёте, Шиллер, Гейне священно читались, а любимым композитором папы был Бах.
И вот в этой семье вырос ребёночек-чертополох, ваша покорная слуга. Как все приличные девочки моего времени, я занималась фигурным катанием,
музыкой и… коллекционированием марок.
Признаться, ни черта я в этом не понимала по причине малолетства. Мне нравились КРАСИВЫЕ марки, особенно кубинские с изображением раковин. Или
какие-то необычные, например, марка какой-то экзотической страны с изображением одиноко стоящего кедра, покрытая такими бороздками, по которым
невероятно приятно было тихонько скрести ноготком…
Думаю, в моей коллекции полпадались чрезвычайно редкие и ценные экземпляры, которые бог весть как попадали туда «гамузом» с другими, красивыми. Родители мои никак не участвовали в моем хобби, а уж поведать мне о неких меркантильных прожектах собирательства для них было просто неприемлемо:
оба они были бессеребренниками.
Одну из таких марок много позже я видела на аукционе и стоила она каких-то космических денег.
Кстати о космосе. Моя бабушка прислала мне совершенно невыносимую по красоте серию «Советский космос». Марки были алые, с них улыбался горячо
любимый мной Гагарин, они восхитительно пАхли и просто сияли глянцем и гордостью за наши достижения.
Все подружки из нашего «обкомовского» дома, созванные полюбоваться на это чудо, просто ахнули: такой красоты ни у кого не было.
И вот одна из них, постарше, презрительно и с деланным равнодушием сказала:«Это все штамповка! Ценность марок не в этом. Вот у меня есть (она
понизила голос) настоящая, редкая, ценная марка. Этой маркой можно гордиться и обеспечить себе будущее! Не то что этими серийными бумажками...»
И она положила передо мной маленькую, невзрачную марочку, с которой на меня из-под косой чёлки неприязненно смотрел мой главный враг — Гитлер.
Если есть Бог — есть и Чёрт! И тут-то он себя и проявил: взалкала моя душа! Страх и ненависть трансформировались в желание обладать, как это
бывает у маньяков. Мне нужна была эта марка! Я хотела принести её домой этакой волчицей-добытчицей, небрежно кинуть на стол и сказать маме и папе,
что их будущее обеспечено! Марка всё сделает сама!
«Я сменяю тебе эту марку, — сказала подружка, — на ВСЮ серию „Советский космос“.
Как загипнотизированная, я сложила весь „космос“ в маленький прозрачный пакетик и протянула ей. Гитлер перекочевал в мою ладонь. Ладонь заполыхала
так, как однажды, когда я потрогала маленькие плоды кайенского перца.
Я неслась домой… Позвонила с сильно бьющимся сердцем… Мама, открывшая дверь, поняла, что дочка не в себе и брови её сделались „домиком“, глаза
плеснули тревогой:»Что случилось?"
Я разжала ладонь и протянула маме сокровище, призванное сделать так, чтобы папа меньше работал и мы его чаще видели, а мама бы вообще не работала
и ходила с нами купаться и собирать дивные белые лилии в речке за домом…
«Домики» выпрямились, поползли вверх, потом — резко вниз и срослись на мамином переносье, сделав её похожей на Шахерезаду из запертой от нас в
папином шкафу книжки…
«Немедленно уходи! — произнесла мама белыми губами. — Не смей являться домой с этой мерзостью! Он… нас… а ты… притащила в дом… Предательница!
Можешь вообще не приходить!»
Дверь захлопнулась перед моим носом. Всё кончено. Меня выгнали из дома с Гитлером вместе. И конец нас ждет одинаковый — ужасный… Я предательница!
У меня нет дома, нет родителей, я отринута всеми…
Ужас, который испытала 11-летняя советская девочка, могут понять только те, кто жил в то время… без камня за пазухой, в святой блоковской вере в
правду…
Бегом я кинулась к подруге. Она открыла, я сунула ей полыхающего в ладони Гитлера и опрометью бросилась домой за прощением, даже не вспомнив о
«Советском космосе», который теперь тоже был как-то замешан и совершенно мне не нужен…
Когда я выросла и вспоминала это, очень обижалась на маму и часто спрашивала её: «Ну что такого плохого я сделала? Ведь это дорогая редкая марка —
и всё!!!»
А мама всега молчала.Только лицо её как-то особенно менялось…
В общем, я не жалела никогда.
И меня не развлекает даже в шутку надетая гитлеровская форма.
